Монологос

Кто такое Я?

Я есть Оно, Я есть андрогин. Имея большое счастье не знать мифа о разделении молнией плоти человеческой на два куска, нам радостно сообщить: ногтистый мудрец ошибался в своем алфавитном юморе! Перевод стрелок часов и журнализма в формат буки – это не смешно, но и не сильно грустно, чтобы не пластать лыбу по лицу.

Я ваше отсутствие сознания. Я биограф и летописец ваших глубин.

Я пожиратель, гонитель и давитель студентиков.

Я тот, кто случайно перешел в мир анализа. Мир разложений – это не реальность. Мир разложений – это всего лишь то место, где Я не одиноко, а раздвоено на половинки, как расколотый символ субъекта.

Как дела?

— Привет! — сказала Принцесса в пустоту.
— И тебе здравия, — ответила спокойным молодым мужским голосом образовавшаяся из ничто тень.

Свет ночных цветов неба был не ярок. Тень оторвалась от памятника могилы и приняла определённую телесную форму.

— Как дела? — спросила Принцесса…

Погребальное увидание

И породил ум детской эпохи престранное существо. И были у существа большие ухи, маленькое тельце и члены культяпины. И имело существо успех средь толп человеческих. Оно являло собой сносный инструмент-кувалду по разложению эпохи ребячества в грудах мозгов среднего и иной статистики люда. Вроде бы и детство кончилось, ан нет, и сегодня, в дань уважения былому, появляются некие отряды и их антагонисты, готовые помянуть ботинком со стальными вставками то, что имело себя в тогда…

На встречу Принцессе и Пану шли плюшивые чебурашечники в фуфайках из листьев чёрной смородины. Им же на свидание, чеканя кладбищенскую земь, гордо топали безвласые смешариковы в кофтах из листьев смородины красной. Смешариковы и чебурашечники враждовали. Смешариковы были похожи на чебурашечников, а чебурашечники были похожи на смешариковых. Они были символами Торжества Хаоса и Порядка.

Их, всех их разделял важный вопрос: как лучше разбивать яйца? Смешариковы полагали, что их правильнее бить пяткой. Чебурашечники настаивали, что яйца, разгромленные остриём тупого шу, выглядят гораздо качественнее, чем наоборот. Эта задача Пана ни сколь не беспокоила, потому он попытался скрыться в беседе со своим новым и непознанным приятелем.

— Раздражают меня они, — обратился Пан к Принцессе, прижав к груди пробирку и листочки ветхой бумаги. — Скоро они нас унизят физически и морально, и всё наше детское знание, зачем-то накопившееся в наших головёнках, уйдёт не в бытие. Одно радует, мы умрём — эти тоже сдохнут. Химия… А ты как считаешь?..
— Слышь-б! Химик! — что-то прохрюкало по коже до кости Пана. — Ты ваще, да? Химик, ты за базаром не следишь, да? Химик, а ты знаешь, чё делают с теми, кто не следит за базаром, да?..
«Их побивают. Как помню, так и есть», — раскинул Пан, исчезая вместе с Принцессой. В такт исчезновению недоумение сочилось по лицу то ли смешарикова, то ли чебурашечника с голоым торосом, на котором кровилась надпись «Фук ми!».

Пан

Жизнеописание любого создания можно встретить в самых разных местах скопления и оскопления народа: на школьной парте, дверце или стенке туалета, даже на клочке электронного файла, передаваемого посредством сетевых вирусов. Однако на каких бы поверхностях оно себя не проявляло, как бы оно не изворачивалось, участь его – презентация.

Пан был. Жил, учился на химика. Хотел делать бомбы, но со школы знал только цэдваашпятьоаш. Постградусный коллеж новых знаний не дал, за исключением навыка правильной разбавки спирта водой. Продукт замечательно продавался бомжам. Консьюмеристские надобности лиц без определённого места жительства — основной заработок плохого специалиста по неоорганике.

Каждый раз, подходя к коллежу, Пан видел свою целевую аудиторию. Переползая с одного належного топоса в другой, бичуги то растекались, то воссоединялись со своими обрубками ручек и баклашек протезов. Зачастую, Пану нечем было подфартить своим покупателям, тогда приходилось проходить мимо люмпенитета, довольствуясь богатством вонючего духа, а не благоухающей денежной материей.

В коллеже Пан дрессировался на среднее три, хотя общая оценка тянула на два с плюсом. От неудов и отчисления спасала активность в студенческой юмористической самодеятельности, магия и хиромантия по ладони директора коллежа.

— О, и так всё и будет?
— Именно! — восклицал Пан, нежа потную клешню Валентины Насильевны, полную валюты, сакрального счастья, движимости, недвижимости, обеспеченной старости с намёком на молодого любовника и бессмертие.

Эта самодеятельность и добавляла ещё один плюс к неприглядному марксу Пана.

Ха-ха Пан не любил. Он любил лишь трендовые фетиши. Страсть к возвышению над людьми перебарывали чувство тошноты к смеху. «Когда я стою чуть выше, то я уже выше всех этих людишек — гогочущих уродов!» — соображал Пан, одиноко простаивая на сцене, после репетиции очередного капустника. Выступления на публику не мешали Пану её не любить. Даже такую измельчённую группу как друзья Пан не переносил. Друзей, как и долговременных спутниц, у Пана не было.

Как дела??

— Как дела? — снова спросила Пана Принцесса. Получив молчание, она добавила:
— Знаешь, мне немного страшно… Было… Милый… Хорошо, что ты пришёл! Хорошо, что этой тенью был ты, а не кто-то…
— А что, мог быть кто-то другой, более значимый и обобщённый?
— Может быть более конкретный, а не… — Принцесса улыбнулась. — Как дела?

Вот так всегда! Только в человеке начинают проступать признаки того, что могло бы вызывать в нём симпатию, он начинает говорить глупости. Как дела? О! Это один из самых чудовищных вопросов, который могли выдумать люди. Вопрос — обывательство! Вопрос — клеймо! Окликать и клеймить им можно позволить исключительно наимилейшим особам.

Яично-кровоточные секты: даже мёртвым покою нет

Выдержка из газеты «Жёлтая уголовщина»: По сообщению Министерства внутренних и внешних ограничений, в ночь с субботы на воскресенье на городском кладбище произошла злобная оргия неизвестных злостных злоумышленников с кровью жертв. Были разбиты могильные плиты и яйца, чья скорлупа рассеяна по домам усопших.

SMS (банальщина)

— как дела??? :)
— милый давай встретимся)))) я хочу приехать к тебе.
— davai.
— где?
— n goroskom klabishe pricessa.
— ой. а зачем там?
— нухорошо. во сколько милый?
— v 0000.
— может раньше. у меня последний электрон в 20.00 приезжает ^_^
— милый ответь!!!
— net tolko v 0000 u mne mal den pok.
— до встречи мой милый Панчик :*

Хороший человек

— Испугалась? — вопросил Пан.
— Нет, больше удивилась, — молвила Принцесса, оглядывая безобойные стены и лампочку на проводке. — Только что перед нами стояли эти… Бритые, да плюшивые… А сейчас… Ты волшебник?
— Нет, что ты!.. Ложись рядом, — Пан похлопал по пружинам широкой сеточной кровати.

На бледном лице Принцессы проступил румянец, волосы её заискрились золотом, а под рубашкой опухла грудь.

— Когда тебе доверяют — это здорово. Когда тебе доверяют доверие — вдвойне здоровей. Пожалуй, лучшего подарка тебе я сделать не смогу.
— Знаешь, хорошая девушка — нестройно выпалил Пан, — это как хороший человек. А хороший человек, прости за пошлость, — мёртвый человек!.. Давай займёмся тем, что сейчас так модно: хочешь, я замерю тебе череп?

BDSM

«Какой необыкновенный сон!» – нежился Пан, бессознательно-механически ощупывая мягкую Лолу.

«Почему? С чего мне приснился этот нелепый белый медвежонок? Зачем он лижет мои ступни, ласково кусает моё лицо, тыкается, как самая последняя божья тварьюшка? Для чего откусывает он мой большой палец, выедает арбузную мякоть из лица? Для того чтобы вне мечтаний, рыча прорваться из меня иком во время самого важного? О нет, он хотел мне что-то сказать. Возможно, сказать то, что я так беспамятно просовестил, забыл, потерял, растратил.

Как утопично, что Лола рядом! Лола, если бы ты не была так добра ко мне, то я бы тебя задушил, Ведьма моя. «Ух, стерва!» – гавкнул бы я тебе, будь ты сельский поэт, а я твой навозный родственничек. Кто ещё относился ко мне с такой теплотой? Да, была одна, которая исхлестала меня так, что до сих пор некоторые рубцы на пятках горят и подгнаивают, но по сравнению с тем, что даришь мне ты – моя королева боли!

Ну всё, пора подыматься».

– Лолочка, душечка моя диамандовая, пора вставать! Время два, сколько можно спать?
– У ты отрыжка, – пробасила Лола.

Обратив задницу к стене, рыло к Пану, Лола ударила мазо-любовника в глаз. Хук лёжа вынес полу-зародыш с дивана. Что-то даже хрустнуло: «Возможно, это хрусталик», – смекнул Пан. Влепившись в пол, он стал хаотически размышлять о мироздании и матриархате, о Богоматери и человеке, о его сотворении.

«Вот что мы такое? Мы – глина в грубых женских руках, в тех самых, что мы покупаем за дёшево. Женские трудяжьи руки, блядовы тонкие шейки, целюлитно-синячьи бедры. О, бедры! О, бёдра! Работай кулачком, вот так, в-о-о-о-т т-а-а-а-а-а-а-к – так говорим мы им, дразня их хрустящей деньгой, пуговками и таблетками… Вечная и справедливая жизнь. По их поводу я могу сконструировать несколько систем, поверить в них, жить с ними и в них. Не лучше ли осознавать то, что я есть и есть я сейчас? Умер — мозг перестал работать, сердце остановилось, я исчез — какая досада! Умер — пахнет жареным… ангелом, я проснулся от этого запаха… на троне… подустал, задремал, бывает… бесы несут мне чашу с вином и «ангельскими» яствами».

– А-а-а-а! Всё! Пощады! – завопил Пан, ибо пока ему соблазнительно так обо всём думалось, Лола прикрепила к грудям лысую булаву на цепи и начала обрабатывать своего раба сим троесисьем по хребтине.
– Гы-гы, у ты отрыжка, то есть зайчик мой, – ответила на запрос Пана, суровеющая с каждой секундой Лола.
– Ты чего, полицай что ли? Чего по башке-то железякой этой?

Думала Принцесса в поезде

«Мысли, мысли, мыслишки. Что со мной? А вот что.

Ты. Ты такой эгоист, такой дорогой. Ты для меня стоим. Что диктует мне эту идею? Моя слабость? Отсутствие воли и ответственности, а также другого, который мог бы заменить тебя? Да. Да, но не только. Я смотрю на лица — лица эти вражеские, лишь у некоторых проблески доброты зримы. Всё зло. Все зло, кроме образа твоего, тебя.

Женщина, мужчина, два карапуза на соседних лавках. Дутый послеродовой животик у меня даже симпатию вызвал. Так-то. Кажется, я разгадала один посыл из фильма «Тривиальная дуля», в той сцене, где жена Николая Лёхина говорит о пузике как у Чиканетти. Мне кажется, речь идёт о беременности. Лёхин проблему решает гениально: ласкает орально, просит Его поцеловать.

Милый Пан, какой ты? Неважно! Хочу тебя! Ах!

А что с Сашей? Вчера он говорил о том, что у нас всё хорошо. Это враньё. Так он пытается уйти от плохо осознаваемой проблемы. Я её формулирую так: вопрос любишь или нет — это из области иррационального и божественного. Своим мозгом этого не понять, надо слиться душами. Саша слишком слаб, чтобы сливаться…

Ах, Пан! Скорей бы… Какой ты?»

Окончание

Вскрыв книгу «Гидроцефал», Пан погрузился не в неё, а в себя: «И чего же я не убил её? Отрезал бы её каменистую голову, набил пылью, заспиртовал, да любовался б».

— Это потому, что Эрот тебя остановил! — зашипела колба с белым раствором.
— Кто здесь?! … Нет! Долой Эрота!! — закричал Пан, всё глубже прячась в свою раковину, и чем дальше его плоть уплывала в нутро прогнившей души, тем сильнее звучали неразличимые слова Голоса.
— Ехь, мистика проклятая! — выругался Пан, — Ух, до чего дове…

Голос реальным метеоритом бухнулся на Пана, оставив от него лужицу мёртвого молока. А ведь не был бы таким крайним собственником, удовлетворил бы желания женские, хотя бы на чуть-чуть, — жил бы себе, пускай и со смертным грехом, глядишь, простилось бы.

Всё. Студента больше нет.

***

Принцесса возвращалась домой на раннем поезде, на твёрдом лице её читались стихи, достойные листовок феминисток:

Вы приучаете меня к одиночеству
Перверсиями и молчанием

Впадаешь в отчаяние…

Потом привыкаешь, смиряешься
И становишься чайником
Перекипевшим, остывшим
Бесчувственным, эмалированным
Равнодушием отполированным

«Надо подоить Лу; мужики — извращенцы и козлы», — подумала Принцесса.

Концепция (вместо послесловия)

… — вот на чём я построил своё дело.

Единственный и его достояние

— Здравствуйте, други! Здравствуйте, овраги!
— Здравствуйте, подруги! Здравствуйте, враги!

Нет ничего более скучного, чем изложение себя в ровной прозе. И если уж складывать свои мысли в каких-то сухих категориях, то делать это надо неровно и кривенько, дабы не было отсутствия шероховатостей. Для чего? Забавы ради. Ведь всё, что меня забавляет, делает меня веселей. А вас, мои малыши?

Я создаю лав стори, припудренную актуальной социальщиной. После, помещаю объект в форму метанарратива из микрорассказиков. По какой формуле ее (историю) строить? Лучше будет так: грусть, юморок, слюняво-эротические позы, ароматствующие бульонистыми жирными слезками и женской пахучестью. Запускаю готовый продукт в массы. Умываю — грею руки, подсчитываю капиталы, больше символические, чем экономические (оно терпимо, ибо я ещё молод).

Сушёный виноград истории запечён в героическом донкихотско-садовском бытописании. Без войны идёт война: ни с кем, ни с чем, ни против кого — против никого! Собственно, это и есть ошмётки боли, которые я спешу вам всучить.

Что этот адиалогичный текст говорит своим читателям и автору? Ответ-императив: используйте меня, пока я не использовал вас!

И ещё. Пожалуйста, не забывайте о том, что у каждой идеи есть законный и незаконный владелец.

А. Вилк

«Болевой» комментарий Виктора Seph’а,
участника исследовательской арт-лаборатории Vkus Mass

В рассказе «Боль» мне импонирует идея, которая своей очевидностью летает в воздухе вместе с отношениями между мужчинами и женщинами. «А ведь не был бы таким крайним собственником, удовлетворил бы желания женские, хотя бы на чуть-чуть, – жил бы себе, пускай и со смертным грехом, глядишь, простилось бы», – исполнять желание Другого с угрозой для себя. Очень похоже на ловушку, когда кто-то пробирается медленными шагами к тебе в сознание и усыпляет его. Описание действия идёт вместе с последующей оценкой последствий действия. Подумаешь, смертный грех… Не волнуйся, простится. Не думай о желании третьего рода, в котором есть желание тебя и меня. Женщина становится похожей на господина лишь одним свойством. Каждый господин обладает властью. Женщина в данном случае проявляет свою власть, хочет удовлетворить желание, в котором нет желания Другого. Но что там есть? Там есть угнетение Другого, господство над Другим, бегство от себя, подстройка сознания под Третьего, неконтролируемый порыв, жажда обладать Другим, использовать Другого. Боль… Она, он испытывают боль… Она испытывает боль от того, что её власть не совершенна… Не абсолютна… Он не хочет исполнять её желания. Тогда она накажет его… Хоть чуть-чуть, тонкая линия, которая конституировала бы её власть, власть над Другой душой, душой Другого, душой мужчины, душой человека. А он? Он испытывает боль, потому что она не хочет желания третьего рода, желания в котором были бы они, он и она, но не порознь, не две прибавки, не два слагаемых, а два огонька, танцующих вместе, два родителя желания, прав собственности на которое нет ни у кого. Ни у него, ни у неё. Этим желанием владеет жизнь, этим желанием владеет мир людей, этим желанием владеет вечность. Он испытывает боль. Оказавшись перед вратами вечности, она закрывает ему дверь. Боль от отношений, когда Другой отказывается отвечать желанию в нас. Боль не хочется полностью выбросить из себя, она врастает, прирастает, разрушает собственную целостность. Отказ Другого подрывает себя изнутри. Боль… Боль как постоянная борьба с самим собой, когда не помнишь, почему и когда начал воевать. Боль, незаметно ставшая своей. Боль, от которой нельзя отказаться, не разрушив какую-то часть себя. Вспоминай… Вспоминай… Вспоминай, когда ты отказался верить себе. Вспоминай, когда ты впустил впервые боль к себе внутрь.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>